«Вылезаю из саней и думаю: бить морду напарнику перед камерами или за углом?»

Золотой экипаж Калгари-88. Павел Копачев и Вячеслав Самбур открывают сериал «Однажды для страны» ярким интервью с легендарным пилотом, олимпийским чемпионом-88 по бобслею, от историй которого захватывает дух. Рига. Ратушная площадь, утопающая в лучах яркого зимнего солнца. Мы сидим в уютном кафе и вспоминаем 88-й, Калгари. Именно там пилот Янис Кипурс, которому помогал разгоняющий Владимир Козлов, выиграл историческое золото для СССР — в бобслее. Вот уже 26 лет так никто не и не повторил этот успех. — Этой зимой я уже никак не связан с бобслеем. Прошлой — тренировал швейцарцев, всего 11 лет там отработал, четыре Олимпиады, восемь олимпийских медалей. До сих пор счастлив за всех воспитанников. — Связь с ними поддерживаете? — Да, по телефону и в интернете. Швейцария для меня — второй дом. Бываю там минимум раз в году — просто на экскурсии или к друзьям. Куда ни еду — везде знакомые. В некоторые семьи приезжаю, они говорят: вот твоя комната, оставайся сколько хочешь. Это приятно. — Не было желания остаться там жить? Все-таки центр Европы. — Никогда об этом не думал — даже когда в Латвии было очень тяжело. Это мое родное место, люблю его, что бы ни происходило. — Когда было тяжело? — Когда разваливался Союз. Конец 80-х — долго не было благополучия, работы. Везде очереди, многим было нечего есть. — В очередях тоже постояли? — Ужасно! После тренировок брал канистру, занимал очередь за бензином — 4-6 часов надо было стоять, чтобы получить 20 литров. Жена стояла в универсам за продуктами — часа полтора-два уходило. Очередь вокруг магазина обкручивалась три раза, это по четыре человека в ряду. 20-30 запустят — стоим ждем, потом опять запускают. Нельзя было купить то, что ты хочешь или сколько хочешь. Только два куска хлеба, полкило колбасы, 200 грамм масла — и все. Если хочешь больше — стой новый круг. — Как вы восприняли развал Союза? — У людей была большая надежда, что жизнь станет лучше. Вы не видели, что творилось в конце 80-х — люди на охоту в лес ходили. А потом стало даже хуже. Если бы не жесткая рука сверху, развал случился бы раньше. — У спортсменов были привилегии? — Да, нам сделали реверанс. Два раза в месяц давали талончик в магазинчик в центре Риги. Здесь получали продукты олимпийские медалисты, ветераны войны, кто-то из партии. Могли купить специальные продукты, и тоже ограниченное количество: консервы, колбаса. Но именно купить — не получить бесплатно. Я бывал за границей, видел, как живут люди. Нам споласкивали мозги, что в Европе все бедно, плохо, все рушится. А на самом деле было не так. Я видел благополучие: машины, гостиницы, улицы — был в шоке. Это первый выезд за границу — в начале 80-х. Сразу понял, что партия вешает нам макароны на уши. Это так взбесило. — Многие «выездные» в то время торговали. Вы — тоже? — У меня была семья — 4 человека, жена тогда не работала — надо было крутиться. Классический вариант с икрой: брали здесь, продавали там. За эти деньги там же покупали джинсы, стереоприемники. Тут продавали — выходили хорошие деньги. Например, увозили на сбор две-три банки черной икры, здесь покупали за 4 рубля 100-граммовую банку, продавали друзьям-швейцарцам за 50 франков, хотя в их магазинах такие банки стоили до 400. На выручку покупали дубленку, дома продавали дубленку за 1200 рублей. Средний накат, или как это правильно, был 300 раз. Не 300%, а 300 раз. Рекорд — 500 раз, но это специальный случай. — У вас так легко покупали дубленки в Союзе? — Да! Знакомые сами приходили: ну, что привез? Давай куплю. У многих людей деньги были, но не было вещей. — В 80-м году партия решила, что надо заниматься бобслеем: мы — большая страна, должны развивать вид, побеждать… Поставили задачу: через четыре года команда привезет олимпийскую медаль Сараево-84. С нуля за четыре года! Такое было постановление из Москвы. — Привезли же. — Привезли. Но как мы вкалывали! Шеф-тренером поставили человека из Риги, его замом — москвича. Первый тренировочный лагерь — в Алуште. Начали физподготовку, три тренировки в день. Первая в 6.30, потом в 11, затем вечером. Все — по два-три часа. Цикл: четыре дня, на пятый отдых. Нас 30 человек, сбор 20 дней. Сидим в бане перед выходным, я слушаю разговор тренеров. Они шепчутся, старший говорит: если из этих ребят до Сараево доживут двое-трое — я буду доволен. Вот какое у него мышление — выжать из этих людей все. Не можешь — выкидываем, идет следующий. В живых осталось три человека: я, мой разгоняющий Айварс Шнепстс и Зинтис Экманис. Выдержали. Экманис как раз и привез бронзу Сараево вместе с Владимиром Александровым. Я стал 4-м и 6-м. — Что не получилось? — Второй вираж, так и не смог найти траекторию. У меня был небольшой опыт — не было профессионального чутья. Тренеры сами никогда не были бобслеистами — старались помочь, но это было не очень профессионально. В основном пилоты контактировали между собой: я нашел этот вариант, попробуй. Но если кто-то нашел что-то действительно хорошее — ни с кем не делился. Лучшие детали все оставляли себе. — Так что со вторым виражом? — Ехал через раз: то получится, то бум-бум-бум. Это начало трассы. Если ошибся — дорога потеря, до полусекунды. Если ошибся в конце — теряешь несколько сотых, а тут у тебя с самого начала скорость сбита. — Откуда вообще в бобслей пришли первые тренеры? — Старший в самом начале занимался на гоночных лодках, установил рекорд мира, потом ездил на санях, участвовал в Олимпиаде. Московский тренер по физподготовке пришел из пятиборья. — Как получилось, что сани в Союзе стали развивать раньше бобслея? — Не знаю. Саночные трассы были: в Братске, в Цесисе, под Красноярском. Бобслейных до 83-го не было. Потом построили в Сигулде, но неправильно. — Со спортсменами не посоветовались? — Не посоветовались, но это ладно. План постройки был готов еще в 70-е — когда бобслея у нас не было, поэтому планировалась обычная саночная трасса. Потом переориентировались: о’кей, это будет совместная трасса. Но в проектах ничего не изменили — поэтому она все равно саночная. В двойках там можно ехать сверху, в четверках только с дамского старта. Это не полноценная бобслейная трасса, потому там и нет больших соревнований. — Где вы готовились, если в Союзе ничего не было? — Альтенберг, Оберхоф — хотя там тоже санная трасса. Но для первых навыков сойдет.У нас было две секции по шесть-семь заездов. Это ад: голова не соображает, в конце сборов падаешь просто оттого, что не можешь сконцентрироваться. Янис Кипурс и Владимир Козлов — Бобслей сложнее Формулы-1. В гонках ты реагируешь на ситуацию, видишь и принимаешь решение. А в бобслее тебе надо принимать решение заранее, опережать ситуацию, уходить от нее вперед. Если ты реагируешь как в машине — все, ты опоздал и перевернулся. Должна быть работа на автомате. Скорости и задачи такие, что тебе надо опередить ситуацию. Концентрация 101%! Ты должен находиться впереди своего боба на 5-10 метров — я так говорил воспитанникам. — Какие скорости были 20-30 лет назад? — Почти те же самые, что сейчас. Обычная скорость — 135 км/ч, в Санкт-Морице выше. За счет технологий сейчас времена стали чуть быстрее: бобы легче, атлеты тяжелее — есть прибавка 1-2 км/ч, рекорды бьются, но на сотые доли. — Как создавались ваши бобы? Сейчас этим занимается даже концерн «Феррари». — Участие «Феррари» – это не стандарт. Очень хорошие бобы все еще делаются в Латвии. На них выступают многие спортсмены. Сани делают в обычной мастерской, у нас там остались специалисты с 80-х. С их опытом они востребованы, плюс они умеют учиться, добавлять идеи — и это без больших денег. В Германии есть миллионные проекты, самые высокие технологии на госуровне — как было в Союзе. Даются деньги, подключаются инженеры. Это очень качественные сани. — Ваш боб для Калгари тоже был сделан под госзаказ? — Конечно. Частных спонсоров не было, все делали через спорткомитет. Мои сани изготовлены на заводе ВЭФ — когда-то он делал телефоны на весь Союз, один из самых больших заводов, там работало 30 тысяч человек. Все еще функционирует в Риге, но сейчас уже производит не телефоны. Генеральный директор тогда подключился помочь бобслею, отдал цех на эксперименты и производство, привлек инженеров. Мы сами там работали по ночам — шлифовка, подделка под себя. После тренировки ужинали и на фабрику. Все детали, от и до — весь боб сделан на этом заводе. Иностранцы называли наши сани «русскими сигарами» – они очень узкие, аэродинамические. — Я был на церемонии награждения в Сараево, аплодировал Экманису и Александрову. Было очень горько и обидно. На Олимпиаде самое плохое место — 4-е. Ты хороший спортсмен, но без медалей. Не хватило сантиметра, сотки. Сразу поставил себя на такой путь: отдам все для медали Калгари. Буду себя мучить, жертвовать всем ради спорта. — Вас не отговаривали? — Нет. Семья не была счастлива, конечно, я не появлялся дома 10 месяцев в году. Соревнования, сборы, заводы. Но раз решил — надо отдаваться. Это оправдало себя. — С начала карьеры и до Калгари у вас поменялось несколько разгоняющих — почему? — С первым разгоняющим Шнепстсом катался 5 лет — до сезона-85/86, потом у него возникла проблема с допингом. Не знаю, что там как. Он боролся, но так вышло. Потом я вообще пропустил сезон — был конфликт с тренером. Даже не помню, с кем тогда начал сезон. Тренер много экспериментировал с санями, все время предлагал три-четыре новых модели. Куча идей, но не все пошли. Я был лидером, поэтому все проверялось на мне. Приехали в Германию в начале сезона, новые сани — надо съехать. А они такой конструкции, что плохо вкладывались в виражи. Я не падал, но всегда был на грани — ось в другом месте, нос расшатывался. — Поругались? — Говорю тренеру: сани не проходят в виражи. Тренер: как не проходят? Ну-ка езжай! На следующий день — у-у-ух, опять на грани. Просто не могу, ответственность за людей, которые сзади. В 80-е годы на международном уровне погибло 8 бобслеистов, в том числе один из моих разгоняющих в четверке — попробовал поехать как пилот, в Австрии упал и убился. Тренера можно понять: он сделал сани, он давит, чтобы я ехал. Но я не могу, это не в моих контролях, как это сказать? Out of control. Он разозлился: не можешь ехать, давай домой. Все, после первого этапа и до конца сезона я сидел дома. Бронзовые призеры Игр-84 Зинтис Экманис и Владимир Александров — Как тренировались? — Тогда построили трасу в Мелеузе, под Уралом. Сумасшедшая трасса, там тоже все опрокидывались. 30 человек стартуют, 5 доезжают без падения. Полная больница спортсменов. — Что не так? — Построили без инженеров, просто позвонили из Москвы: нужна трасса, такая длина, такая ширина, столько поворотов, с горки вниз. Я проторчал там целый сезон, упал, получил сотрясения, минут 10 лежал без сознания. Поехал вниз, очнулся в гардеробе — лед на голове, голова трещит. Неделю лежал в больнице. — А потом? — На следующей неделе катался в четверках и победил на Спартакиаде народов СССР. Но ехали не сверху, а со второго виража, медленно — 70 км/ч. Иначе такая трасса не работала. — Что было с теми неудобными санями в сборной? — Их взял другой спортсмен — в первом же заезде упал, разбил сани к чертям и сам сильно повредился. Сани больше не использовали. — В предолимпийский сезон вашим разгоняющим был бронзовый призер Сараево — Александров. Куда он пропал потом? — Он что-то натворил в магазине Калгари на преолимпийской неделе — и все, я опять без разгоняющего. Пришел олимпийский сезон — пришлось выбрать лучшее из того, что осталось. — Чем вас привлек Владимир Козлов? — Спринтер, физически сильный, психологически стабилен, очень профессионален. У нас очень быстро нашелся контакт, взаимопонимание. Мы экипаж, это важно. Он тоже много пилотов менял, много падал. Но когда начал работать со мной, то настроился, получил шанс. В том сезоне мы выиграли Кубок мира в двойках, заняли 6-е место в четверках, в комбинации 3-е место. — Олимпиада в Калгари. Что за история случилась с отменой попыток? — Очень нестандартная ситуация. Было тепло и ветрено. В то время порядок старта определяли жеребьевкой, распределения по группам, как сейчас, не было. В первом заезде я ехал позднее конкурентов — к концу заезда при таком тепле трасса разрушилась, это ясно. Заезд выиграл Хоппе, я четвертый, проиграл 3 десятки. Это не так плохо, учитывая разницу в 20 стартовых номеров. Во втором заезде я ехал в начале, Хоппе после середины. Я выиграл у него почти секунду и по сумме ушел на 7 десятых. Солидный запас. — Самое интересное случилось во второй день. — Ветер еще усилился, флаги стояли как доски. Первый заезд — я опять стартую где-то в серединке. Первые десять саней проехали — вроде неплохо. Пришли на старт, разгоняем. Чувствую, что-то не так. Толкаю сани — передо мной как стена! Такое ощущение, что Владимир поскользнулся, упал, а я тащу и сани, и Владимира. Приходится бежать дальше, чем обычно, потому что скорости вообще нет. Даже не могу посмотреть назад, что там происходит. — Что дальше? — Запрыгиваю в сани. Обычно я чувствую, когда разгоняющий тоже заходит в сани — есть такой толчок. Сейчас толчка нет, никто не запрыгнул. Ужасно! Значит, он поскользнулся и упал. Еду один, не могу сконцентрироваться и думаю: ну все, был на первом месте, теперь Олимпиада кончилась, его нет сзади. Выскакиваю на финишную прямую — тормозит! Что такое? Значит, он все-таки в санях? Я-то уже готовился сам лезть назад, чтобы тормозить. Что он сделал? Что произошло? Такая злость! Думаю: ну что, ему морду набивать прямо перед камерами или где-то за углом? — Где набили? — Затормозили, выскакиваем из саней. Не успеваю ему ничего сказать, он сам на меня налетает: что ты творишь, сани не идут вперед! Ты толкал? Да, я толкал — они вообще не двигаются вперед! Я сразу понимаю: значит, что-то в колеях. Там уже следующие финишируют, западные немцы — выскакивают и тоже друг на друга налетают. Все ругаются, мат стоит. Я успокоился: значит, проблема у многих, не только у нас. Еще 7-8 саней проехали и остановили соревнования. — Почему? — Телевизор показывает колею на старте — черная! Песок с холмов принесло, ветер дует как в пустыне. Колею засыпало. — И что в итоге? — Собрали сани, уехали. Третий заезд прекратили, четвертого не было. Есть правило: можно дать медали по двум заездам, этого достаточно. А мы же лидеры, вроде как чемпионы. Но вечером с Владимиром переговорили, я ему: Володя, успокаиваемся, мы не чемпионы, я на сто процентов уверен, что соревнования продолжат. Подготовили сани, коньки, ушли спать. И действительно — соревнования продолжились. Два заезда, как и должно было быть (см. ВИДЕО). Условия улучшились, мы оба оставшихся заезда проиграли Хоппе. В одном я сделал ошибку, в другом мы ехали гораздо позднее. Но для первого места хватило. — Как отмечали? — Радость огромная! Но честно сказать, почти никак. У нас не было опыта, как что праздновать. Вечером нас поздравили люди со спорткомитета, наградили. Выделили часть премии долларами — это очень приятно. Это были первые Игры, где значительно подняли премию спортсменов. За золото — 12 тысяч рублей, это дали дома. В Калгари от этой суммы дали 10% валютой. — Что купили? — Домой летели на Ил-86: Калгари-Монреаль-Галифакс-Москва. Пока заправлялись, я купил во фри-шопе стереомагнитолу, которая у меня все еще работает! Желтая Sony — оригинальная японская. И японские часы Seiko для жены. Не знаю, где они — мы с женой развелись 10 лет назад. — В Калгари у вас еще бронза в четверках. — Да, выиграли две сотки у американцев! По эмоциям — на том же уровне, что победа в двойках. Теплая погода для четверок еще хуже, чем для двоек: лед портится, ямы появляются. Мы в четвертом заезде стартовали в самом конце — предпоследние сани, по-моему. С ребятами переговорили, по-зверски приготовились. В этих ужасных условиях мы вытолкнули самый лучший разгон, остались впереди американцев. Они даже на экраны не смотрели, праздновали бронзу. Четверочная бригада, кстати, нам с Владимиром очень помогала при подготовке к двойкам. Мы им в благодарность по 100 долларов отдали с призовых. — Общаетесь с Козловым? — Да, но нечасто. У меня есть его телефон, видимся в среднем раз в два-три года. Очень тепло общаемся. Есть фото из Турина: я как представитель швейцарской команды, он в российской форме. Обнялись, сфотографировались. — По сравнению с Кортина д’Ампеццо все трассы — детская игра. В Кортино была мясорубка — приехали туда в свой первый сезон. Это натуральная трасса, некоторые виражи надо было впрыгивать в козырек и отбиваться от него — иначе ты просто опрокидывался. — Кошмар. — Идем по трассе, смотрим на других. Японец едет — бу-бух, вбился в бетон, искры летят, бамс, опрокидывается. Следующий проскакивает нормально, потом кто-то опять опрокидывается. Мы стоим, потеем не оттого, что разминаемся, а от того, что видим. Десять саней проехали — останавливают заезд, надо менять борты. В одном месте был деревянный борт, просто в щепки разнесли. А там уже куча бревен наготове. — Все предусмотрено. — Какой-то кореец врезается в борт, у него передняя ось коньков разворачивается поперек, сани останавливаются. Их так разворотило, что он сам оттуда вылезти не может. — Вы-то как поехали? — Поднимаемся наверх. Обычно перед стартом дискутируем, а тут в стартовом домике мертвая тишина. Идем пописать за угол, там вообще снег желтый — всем страшно. На этих соревнованиях я четыре раза упал, но проехал всю трассу. Каждое из падений — на финишном вираже. Но это ладно: полный экипаж внутри саней пересек линию — все засчитано, много времени не проиграли. — От падений сильно пострадали? — Я — нет. На щеке кожу сорвал, на шее — это ожоги, трение кожи о лед на скорости 100 км/ч. Шлем был без забрала, как сейчас у BMX. Противоожоговых тоже не было. Про плечи я даже не говорю — резиновый костюм вжигается в кожу. Лечиться долго — пока резина из кожи выйдет. Шрамы остаются на всю жизнь, у многих разгоняющих такие есть. У нас на ЧМ-81 в Кортине было три полных четверочных экипажа плюс запасные. Провели двоечные соревнования, готовимся к четверочным тренировкам. Кое-как собрали один экипаж — три пилота и мой двоечный разгоняющий. — Собрали тех, кто живой. — Полуживой. Второй после меня пилот упал в двойках, в деревянном борту ударился плечом и загнал туда штырь размером как карандаш. Даже не заметил! Там и так все тело болит, синяки повсюду. Разгоняющие каждый день после тренировки ходили к доктору — тот шприцем высасывал кровь из синяков. Следующий день опять — бах, под дверью доктора очередь. — Так что со штырем? — Вечером приходит домой, почистил сани, идет в комнату, стягивает костюм — а он не стягивается, цепляется за штырь. Карандаш торчит из плеча. В ужасе зовем доктора. Доктор: а что делать? Я пинцетом это не вытащу, идите к механикам. Механики вытаскивали плоскогубцами. И он поехал со мной как разгоняющий, потому что реальные разгоняющие были как лазарет. — Ух. — Перед стартом тренер собрал нас. Ты можешь ехать? Не могу. Ты? Не могу. Моему разгоняющему — ты? Тот: Если Кипурс будет пилотом, я поеду. Окей, один есть. И мы все такие кривые и побитые выиграли восьмое место на ЧМ из 35 экипажей — в свой первый сезон. Это большой успех. — В 92-м вы несли флаг Латвии в Альбервиле, но не участвовали. Как так? — Травмировался. Межсезонье перед Олимпиадой даже не начинали — такая ситуация в Союзе, мы не знали, что будет. В августе случился путч, Латвия стала независимой, тогда мы получили приглашение от МОК выступить своей командой в Альбервиле. А ведь мы не готовились даже. Обычно начинаем в мае, а тут даже не собирались — такая каша в стране творилась. В августе только начали готовиться. — И как? — Сами не знали. Должна быть базовая подготовка, потом по ней идти к вершине. А тут чем начинать — базовой или какой? Я решил, что если начну с базовой — то не успею к Играм. Начал сразу с серьезных тренировок. Дал газ в августе — в сентябре травмировался, порвал икроножную мышцу. — Надолго вылетели? — Доктор сказал: есть два варианта — быстро и ненадежно, медленно и надежно. Я ему: давай быстро, нет времени, надо рисковать. Сделали инъекции, все зажило за две недели. Начал тренироваться, уже пошел сезон. Опять дал газ — бамс, в том же самом месте порвал. Опять к доктору: что делать? Он: те же самые варианты, выбирай. Я ему: давай быстро. Опять инъекции туда, опять за две недели на ногах. Результатов нет — 20-30-е места, но форму постепенно набираю,. На последних стартах перед Играми уже занял 4-е место в Альтенберге. Мог толкать, пилотировать. — Травмировались уже в Альбервиле? — Да, тренеры решили, что нужен небольшой отбор. В день отбора разминаюсь, прыгаю — бамс, в том же месте порвал. Все, тут уже ничего не успеть. Мой разгоняющий очень надеялся на меня, молодой парень — никаких успехов до того не было. Наел 10 кг за лето, набрал массу, потому что знал: со мной есть шанс на медаль. Страшно работал. Переодевается в гардеробе, и я ему: мы не поедем. Он почти потерял сознание. И остался зрителем. Спорт есть спорт. — Обиды у него не было? — Страшная обида. Хотя если откровенно, шансов на медаль у нас не было. Может быть, попали бы в шестерку. — Как вас пригласили в Швейцарию? — Закончил в 92-м и следующий сезон стал работать с ними. Поехал с латышами на сборы, но уже не как спортсмен. Сам не знаю зачем. Сломал ногу — понял, что хватит бежать за поездом. Но по инерции поехал в Альтенберг. Старший тренер швейцарцев подходит: как дела, тренируешь латышей? Нет, просто так приехал, посмотреть бобслей. Он: не тренируешь? Встретимся через полчаса, есть идея. Приезжает в мою гостиницу уже с представителем федерации, решает по телефону с большим шефом: ты будешь тренировать наших юниоров. Если не работаешь с латышами, ничем другим не занимаешься — давай к нам. Окей, предложили сравнительно хороший заработок, стал пробовать. — Успешно? — Начал работать с юниорами. В первый же сезон они выигрывали почти все на Кубке Европы — это второй уровень после Кубка мира. Федерация решила: со следующего сезона работаешь с олимпийской командой — с пилотами. Из четырех видов в Лиллехаммере выиграли золото и два серебра — это фантастика! Поехали домой — там большие праздники. Про меня забыли. Президент подошел еще в Лиллехаммере: ты молодец, пилоты говорили, что ты им помог. Обещаю, получишь премию. Хотя премии не было по контракту. Два месяца прошло — вообще ничего, даже не звонят. — И что? — Позвали американцы: что делаешь? Да вроде ничего. Прислали контракт. Подписал — пошла информация, швейцарцы сразу появились: Янис, ты что, мы думали, ты автоматически с нами продлеваешь. Как автоматически? Мне не звонят два месяца, я дома сижу и жду, что произойдет. Ну извини, мы не так поняли. Мне не нравится выяснять, кто как понял. Я даю максимум и хочу, чтобы другая сторона делала то же самое. Я так и со спортсменами отношения строю — только полное доверие. — Ушли в Америку? — Ну да. Потом молодой швейцарский пилот, который со мной выиграл Кубок Европы и серебро в Лиллехаммере, подошел: Янис, вернись к нам. Два года работал с американцами. Американцы есть американцы, свободно мыслящие люди. — Как это? — У них всегда какая-то идея: попробуем так, попробуем так. Я ответственный за всю программу. Увидел, что предложил тренер по физподготовке: там культуристская программа! Я знаю, что надо бобслеисту, а он устроил качалово: бицепсы, трицепсы. Взял его программу, смял и бросил в мусорку. Написал ему новую на весь год — веди по этой теперь. Он был такой злой на меня. Американцы привыкли: я шеф олимпийской команды по физподготовке — титул за титулом. И так пишут во всех бумагах. — Отношения испортились? — Тот тренер по физике начал яму копать под меня — пришлось уйти. Швейцарцы были рады, позвали обратно. Отработал шесть лет — до ОИ-2002: в Нагано взяли одно серебро, в Солт-Лейке серебро и бронзу. И после Игр опять тишина, не звонят. Потом Пьер Людерс, на тот момент уже опытный пилот, позвал в Канаду. Окей, почему нет. Канада — как Америка. Отработал два года после Турина — были отличные результаты. Вдруг большие перемены в федерации, 5 тренеров отпустили. Потом Кейли Хамфрис выиграла золото в Ванкувере, а Линдон Раш бронзу — они со мной были как собачки, всегда рядом. Я знал, что они будут сильны. Они были в шоке, когда не подписали контракт со мной. Обменялись письмами, я им сказал: вы на правильном пути, все программы есть, работайте. Я рад за них, и не считаю, что это мои медали. Хотя фундамент ставил я. — Побросало вас прилично. — Есть такая поговорка: главная задача тренера — удобно сидеть на чемодане. Это во всех видах спорта. — В Россию звали? — Козлов звал три-четыре года назад, но у него не было большого слова. Он хотел бы меня видеть вместо Людерса. Людерс был очень профессиональным спортсменом, как тренер — не знаю. — Я успел даже ребят-велосипедистов потренировать, BMX. У меня сын всерьез занимается, на Европе занял седьмое место. Помню, как его эти велосипеды затянули. — Как? — Гуляли, он еще маленький — увидел BMX-трассу. Папа, хочу съехать. Ну давай осторожно. Взял велосипед и как дал — на первом же бугре слетел, грудью ударился, 20 секунд дышать не мог. Слезы, крики. — Оттащили его от трассы? — Он только проплакался: хочу еще. О Господи! Сынок, ну теперь-то давай медленно. Съехал медленно, не упал — понравилось. — Чем занимаетесь сейчас, первый год без бобслея? — Маленький бизнес. Экспортирую в Швейцарию старое дерево — мне это предложил бывший воспитанник 6-7 лет назад. Я ищу в Латвии старые дома, которые уже не используются. Если там есть хорошее дерево — выхожу на хозяев, договариваемся. Покупаю дом, разбираю, обрабатываю дерево — ручная работа. Это красиво выглядит и высоко ценится. У меня было пятеро рабочих, но занятие для них есть не всегда — это не конвейерная работа, поэтому осталось двое. — Александр Зубков поборется за победу в Сочи? — Должен, он — один из фаворитов. Проблема — возраст, надо тренироваться очень осторожно. Но не прекращать, не останавливаться никогда. Если ты прекратил тренировки — ты не стоишь на месте, как думают многие. Ты становишься хуже. В спорте есть принцип суперкомпенсации: тренируйся каждый день, тогда после тренировок твой организм будет готов на один пункт лучше, чем вчера. И так каждый день ты становишься сильнее, организм становится способен на большее. — Поедете на Олимпиаду? — Нет. Один раз можно позволить себе по телевизору посмотреть, поворчать на кого-нибудь: ну что он творит, не умеет кататься...