«Мое имя — Окад» - Футбол на BY.Tribuna.com

За 20 минут, сыгранных в матче сборных Беларуси и Молдовы, Сергей Кошель успел отметиться попаданием в штангу В первой половине 2009-го на матчи «Минска» можно было ходить только ради Сергея Кошеля. Нападающий натурально феерил, вытворяя на поле такие штуки, которые ранее случалось видеть только по телевизору. Бернд Штанге оценил геройства «горожанина», вызвав того в сборную. Правда, потом Кошель начал чахнуть, а в 2011-м и вовсе куда-то пропал. Не так давно форвард отыскался в «Минске-2». По итогу Сергей согласился на интервью и за время 40-минутной беседы разорвал на куски множество шаблонов. В тот день наш фотоженсовет «бастовал», ссылаясь на внеплановость интервью и объективную занятость. Как оказалось, зря… У Кошеля — осветленные брови, которые диссонируют с волосами рыжеватого оттенка. На ногах — белые кроссовки, носок одного из которых выкрашен зеленым маркером. Слушая первый вопрос, Сергей берется за ложечку тонкими музыкальными пальцами и начинает взбивать пену в большой чашке капучино. — 2011-й вы провели вне футбола. Чем занимались? — Нефутболом. — Что такое «нефутбол» в вашем понимании? — Это художество. И еще единоборства. — Какого рода художество вы практиковали? — Рисовал картины. — Какие? — У меня есть определенный стиль. Называется хаотика. — Вы рисовали для себя? — Для людей. — То есть ваши картины выставлялись? — Нет. Дарились знакомым и хорошим людям. — Вы провели прошедший год в Бобруйске? — Нет. В Минске. Бобруйск я не люблю. — Но ведь Бобруйск — ваша родина? — Нет. — А где вы родились? — В паспорте написано — Бобруйск. Но этот город я не считаю родным. — Вы говорили о единоборствах… — Да, я занимался муай тай. — И все-таки, почему пришлось год прожить вне футбола? — Все спонтанно получилось. — Душевный порыв? — Нет. Дело не в этом. Просто ни с того, ни с сего тебя вдруг начинают не пускать в футбол. И что? Мне стоять на коленях и проситься? — Но ведь теперь вы пытаетесь вернуться. — Да, пытаюсь. — Тренируетесь в «Минске-2». Как это стало возможным? — В конце прошлого года магическим образом появилась возможность тренироваться с «Белшиной». Правда, в «Белшину» я не хочу, хочу в «Минск». Это мой любимый клуб. — То есть вы кому-то позвонили и сказали: «Хочу в «Минск»? — Угу. — Кому? — Алексейчикову. — И что он вам сказал? — «Приезжай на просмотр». — Сейчас вы его проходите? — Уже нет. Прошел до Нового года. — И чем закончились смотрины? — Сказали, что возьмут во вторую лигу. — Выступления в третьем дивизионе удовлетворяют ваши амбиции? — Нет. Просто я хочу набрать форму во второй лиге и пойти вверх — в высшую. — Именно в «Минск»? — Ну, да. — Как уроженец Бобруйска оказался в системе юношеских команд минского «Динамо»? — Проводился детский областной турнир. Меня заприметили и пригласили в столицу. — По итогу вы играли в дубле «Динамо», «Динамо-Юни», РУОРе, «Динамо-БНТУ»… — Да, блужданий было много. — То есть динамовское руководство на вас рассчитывало? — Ну, это же белорусский футбол. Когда у тебя есть контракт, на тебя всегда рассчитывают. — Всякое, конечно, бывает, но расчет должен иметь какой-то выход. — А знаете еще, как бывает? Тебе присылают контракт, а там написано: «Вы уволены». — Вам присылали? — Мне — нет. Знакомым — да. — Тогдашний динамовский дубль был богат на ныне известных игроков — Кисляк, Гигевич, Мартынович, Путило… Дружба сохранилась? — Что значит дружба? — С кем-то до сих пор общаетесь? — Когда видишься с кем-то, общение по-любому происходит. Просто сейчас многие разъехались, а те, кто остались, все бегают-носятся. Нет возможности увидеться. А сам я невыездной из Беларуси. — Почему? — Из-за рисования на меня завели уголовное дело. — Когда? — Летом. — И что вы такого криминального нарисовали? — Я разрабатывал тематику войны. Для картины нашел дедушкины патроны, настоящие. А после теракта всех как раз обыскивали. И милиция нашла у меня в сумке эти патроны. Есть такая статья о незаконном хранении оружия. В итоге мне сделали выговор и сказали, что я преступник. — Давайте вернемся к «Динамо». Вы строили планы насчет первой команды клуба? — Мне хотелось играть в «Динамо». Правда, в клубе почему-то постоянно отбивали это хотение. — Каким образом? — Отношением. — В чем это выражалось? — Не знаю, блин. Все же, мне кажется, дело в Беларуси. Беларусь — такая никчемная в плане футбола страна… Смотришь на Европу, на Россию даже… А Беларусь — это вообще. Давайте будем играть в хоккей. Пускай футболисты переквалифицируются в хоккеистов. Может, лучше будет. Вот так желание и отбивается — смотришь это все, слушаешь… Условий нет. Прошлый год мне хотелось провести в футболе. Я побывал в трех клубах — «Партизан», «Руденск», «Волна». «Партизан» в расчет не беру. Но остальные команды в плане отношения к игрокам — это ведь футбольное уродство. Для чего они вообще существуют? Чего «Руденск» и «Волна» хотят от игроков, чего они добиваются?... — Минуя «Смену» и МТЗ-РИПО, вы оказались в «Белшине». — Там работал Белявский, с ним мы познакомились еще в МТЗ-РИПО. Мне всегда хочется от тренеров понимания. С Белявским работалось комфортно… Правда, в последнее время понимания нет. Поэтому и получается такая вот ерунда. — Вы провели успешный сезон в «Белшине», по итогу которого перебрались в «Минск». Долго раздумывали над сменой рабочего места? — «Белшина» — по условиям ужасная команда. Отношение ко мне было классным, но условия просто… — Какие? — Есть поле стадиона «Спартак», где команда тренируется. И гостиница для проживания. Это все, что есть. С 2007-го, когда я играл в «Белшине» в первой лиге, и до 2011-го, когда тренировался с дублем команды, ничего не изменилось. — Благо в «Минске» вам удалось быстро адаптироваться. — Ну, да — коллектив был классным. Больше всего мне понравилось именно в «Минске». С тренером у нас было великолепное взаимопонимание. Яромко запомнился дисциплиной, благодаря которой команда и преуспевала. — Насколько можно понять, вы человек очень вольный, а тут дисциплина с ее ограничениями… — Ну, это была дисциплина, при которой ты все можешь, но в определенный момент должен подчиниться. Такое микроподчинение, которое обуславливалось необходимостью добиться результата. Это приносило удовлетворение. — Сергей Яромко не так давно сказал: «В нынешней невостребованности Кошеля есть вина людей, которые работали с ним после меня». Что думаете по этому поводу? — После ухода Яромко и некоторых игроков стало менее интересно. Сплоченность коллектива начала разрушаться. Тараканов менял команду под себя. Ну, это понятно. Кстати, Яромко говорил мне: «Уходи, это не твой тренер. Я вижу, что ты играть не будешь». Но одно дело советы, а другое — свое желание попробовать, прочувствовать ситуацию. Попробовал по итогу, прочувствовал. — Понравилось? — В любом случае не зря остался. Хотя играть в команде расхотелось. В конце концов, стало вообще неинтересно. — В 2009-м вы привлекли внимание тренеров национальной сборной. Чем вам запомнилось пребывание в команде? — Ну… — Вызов был неожиданным? — Было неожиданно… И ожиданно. Неожиданно-ожиданно. — Это как? — Ну, это так — 50 на 50. — Что скажете по поводу своего единственного матча в национальной сборной? — Подарок Штанге. — И все? — Мое присутствие было немного непонятным. Команда проводила маленький сборик, готовясь к матчам со сборными Андорры и Молдовы. За первой игрой я наблюдал, сидя около режиссерского пульта. Не понимал, что происходит. В раздевалке вот — все суетятся, переодеваются, а я сижу на столике… Зато тренироваться в присутствии энергетически очень мощных людей было классно. Они меня воодушевляли. Будучи в сборной, понимал, с кем нужно находиться рядом, чтобы реально совершенствоваться. — И у кого в тогдашней сборной была самая мощная энергетика? — У Штанге. — С кем вы общались на сборе? — Со всеми. Пусть все и были индивидуально возвышенны. Вот, помню, мне говорили про звездную болезнь. Считаю, игроки национальной сборной должны быть звезднобольны. Это даже обязательное состояние. Это как усталость после тренировки. Может, даже не звездная болезнь как таковая, а состояние аффекта. — То есть какое-то осознание своей значимости? — Да. — Расставание с «Минском». Как это было? — Слезы. — Реально плакали? — Да, голова опустилась, слезы полились. — Вас отдали в «Руденск». — Дело не в этом, а в том, что сразу после сборной меня забрали в армию. Сперва на медобследование, чтобы потом отправить на начальный этап подготовки военнослужащих. Это было… Знаете, что такое дурдом? — Да. — Вот типа того. — Не понравилось в армии? — Ну, да. — Возвращаюсь к расставанию… Кто-то пришел и сообщил, что вы больше не нужны клубу? — Нет. — А как? — Просто полностью исчезло желание. Вот и все. — То есть расставание с «Минском» — ваша инициатива? — Моя. Новая команда мне не особо нравилась. — Вы пришли к руководителям и сказали о своем нежелании продолжать сотрудничество? — Нет. Получилось просто, что я не нужен. И я ушел. — Нельзя же просто взять и уйти с работы, не оповестив начальство. У вас же был контракт. — У меня была армия. А контракта не было. — Вы играли бесплатно? — Да. — И как долго? — Ну, прохождение воинской службы не позволяет заключать контракт. — В 2010-м контракта у вас не было? — Не было. — А в 2009-м? — До армии был. — А деньги вам платили в «Минске»? — Ну, конечно. — Как вы в итоге оказались в «Руденске»? — Мне позвонили из этой команды, предложили более или менее нормальные условия. Маленький огонек желания во мне еще горел. Вот я для поддержания формы и согласился. Но армия делала отношение ко мне вообще ужасным. В результате желания стало еще меньше. — В первом матче за «Руденск» вы забили дважды. — Первый матч — было интересно. — Второй мяч пяткой. — Нет. Коленом — муай-тай. Коллектив был классным. Но те, кто правили командой, убивали все желание работать. Смотрел на партнеров и не понимал, как они терпели. — А что потом? — «Партизан». Румбутис приглашал. Но Курнев сказал, что я ему не нужен. Поехал в Пинск… Но это вообще ужас. — Почему? — Зимой мы еще с Пунтусом разговаривали о том, чтобы я в Брест перешел после первого круга. А в Пинске мне нужно было набирать форму. Но как-то вечером в гостиницу прибежал директор «Волны» и сказал: «Ты сумасшедший». Меня просто выкинули из номера и отправили на вокзал. — Говорят, на медосмотре «Волны» вы сказали, что у вас средний пол. Правда? — Может, и было. Но я не помню. А откуда такая информация? — Появилась во время подготовки к интервью. Она правдивая? — Может, и было такое. Может, и не было. — Еще на медосмотре вы представились не своим именем. — Я хочу отказаться от своего имени. — И кем вы хотите быть? — Хочу имя «Джаред». — Откуда такое желание? — Мне просто не нравится мое нынешнее имя. Хочу его поменять. Для этого пишу книгу, чтобы получить право на творческий псевдоним. — О чем ваша книга? — О японских мультиках. — Интересно. — В плане звучания имя «Сергей» мне тоже не нравится. — А «Джаред» почему нравится? — Потому что не «Сергей». — Интересное, в общем, имя… — Оно устаревшее. Оно мне уже не нравится. — … А что вам теперь нравится? — Мое имя — Окад. — Говорят, вы отличились во время чествование «Минска» по поводу второго выхода в высшую лигу. Формат мероприятия предполагал определенный гардероб, а вы пришли в рваных джинсах и кедах… — Было такое. — Это норма для вас? — Это такой японский стиль. Называется Хараджуку. Есть армия — пусть там и говорят, как одеваться. А формат мероприятия не обязывал меня к какому-то гардеробу. Нужно было просто появиться на нем, что я и сделал. — Во время выступления за «Минск» вы несколько раз меняли стиль своих причесок. Стрижка под ноль — армейское наследство? — Было жестоко. Правда, хотелось посмотреть, что это такое. Вообще, понимания человека в армии не присутствует. Тебе дают серую одежду, будто у тюремщика… Очень обидно, что такое отношение к людям все еще существует. Не понимаю, зачем нужно служить в армии и готовиться к какой-то войне. А мы действительно как будто нагнетаем обстановку и ждем третью мировую. — Правда, что вы разрисовывали свои бутсы? — Мне хотелось играть в чем-то комфортном, чтобы смотреть на свою обувь и радоваться. Хотелось быть самому себе сапожником. — Вы не задумывались о приобретении бутс яркой расцветки? — Но ведь есть фирмы, которые их делают. Получается, бутсы не твои, а их. А хочется носить именно свою обувь. Мой декор заключался в сочетании цветов и их разнообразии. — Говорят, на клубной базе вы любили попрыгать через забор. Это что за тяга? — Это театр. — Просто эпатаж? — Нет. Ну, а почему нельзя через забор лазить? — Просто рядом есть калитка. — Нет. Она была очень далеко. К тому же, может, мне еще и не хотелось видеть каких-то людей. — А кого видеть не хотели. — Не скажу. — Вы признаете свою неформатность? — Неординарность. — Как угодно. — Не скажу. — Быть не таким, как все, вам важно? — Мне это можно. И другим можно. Просто я пользуюсь этой опцией, как и многие другие люди. — Когда ваша неординарность стала проявляться? — А она вообще есть? — Определенно. — Есть опция неординарности, пусть все ею пользуются. И не надо стесняться. — Хорошо, а когда вы перестали стесняться? — Стеснение-то всегда есть. Другой вопрос — как человек с ним справляется. — Вы входите в какие-то неформальные группы? Как вы вообще себя интерпретируете? — Просто Окад. — И всем сразу же все должно стать ясно? — Не то, что ясно. Понимайте или не понимайте… Как хотите.