«Мне не за что извиняться перед Эвра». Продолжение автобиографии Суареса
Новая глава книги форварда «Барсы» – о его конфликте с Патрисом Эвра.
Новая глава книги форварда «Барсы» – о его конфликте с Патрисом Эвра.
Расист
Говорил ли я слово «negro» в той перепалке на испанском языке с Патрисом Эвра 15 октября 2011 года в матче «МЮ» и «Ливерпуля»? Да. Одно ли значение у слова «negro» в испанском и английском языке? Категорически нет. Расист ли я? Категорически нет. Я был в ужасе, когда понял, в чем именно меня обвиняют. И я до сих пор злюсь и переживаю, что это пятно на своей репутации мне не смыть уже никогда.
***
Я знал, что матч между «Ливерпулем» и «Манчестере Юнайтед» является принципиальнейшим в Англии уже многие годы, возможно, оно стало еще принципиальнее, когда «МЮ» превзошел «Ливерпуль» по количеству чемпионских званий. Это была не первая моя игра против них. Мы играли с ними в прошлом сезоне, и никаких проблем не возникло – обычные стыки и споры, но ничего такого, что я бы мог запомнить.
Я начал подозревать о том, что произошло что-то серьезное, когда Дамиен Комолли после игры спросил, что у меня произошло с Эвра. Поначалу я не мог вспомнить что-то особенное. Да, был спор, но таких перепалок по ходу игры у меня, возможно, было несколько. Коммоли заявил, что меня обвиняют в расизме. Я был очень удивлен.
Помню, рефери подозвал нас. Эвра начал спрашивать меня, зачем я его ударил. Немного лицемерно со стороны защитника, который сам весь матч бьет соперников по ногам, жаловаться на удар. Он начал перепалку на испанском языке. В нашем разговоре я использовал слово «negro»
Люди никак не хотят принять во внимание тот факт, что спор проходил на испанском. Я не говорил слово «negro» так, как его можно использовать в английском языке. Сейчас я уже знаю (на тот момент я понятия об этом не имел), что в английском языке слово, которое пишется так же, но произносится по-другому, очень оскорбительно: «negro», произносимое как «нигро». «Negro» на испанском (произносится как «нэйгро») означает черный, ничего более. Это не оскорбление. Кто-то поспорит – ты сказал «черный», не стоило этого делать. Но Эвра начал разговор на испанском, а в этом языке множество вариантов подобного обращения: «Guapo» (красавчик), «Gordo» (толстяк), Flaco (худышка), «Rubio» (блондин). Просто характеристика внешних данных. «Negro» можно отнести к любому человеку с темными волосами или с темным цветом кожи, и это слово на испанском я использовал всю свою жизнь. Моя жена сама иногда зовет меня «Negro» или ласкательно «Negrito». Моя бабушка называла дедушку «Negrito» и изредка меня тоже. Очень многие южноамериканские футболисты были известны, как «El Negro». Одного из самых известных и популярных уругвайских футболистов, легендарного Обдулио Варелу называли «El Negro Jefe» («Черный Командир»). Как правило, слово используется в дружелюбной манере, но даже если нет, оно не несет расистской подоплеки – никаких оскорблений или дискриминации только потому, что ты черный. Я не говорю, что я сказал ему это в дружеской манере, ведь мы все-таки спорили. Но никакой расисткой подоплеки там не было.
Второй важный момент – я сказал Эвра «Por qué, negro?» «Por qué» значит «Почему?» Я спрашивал, почему он жалуется на фол и на то, что я тронул его. Я рассказал об этом Комолли, но в итоге мои слова, переданные по цепи арбитру, из «Por qué, negro?» превратилось в «Porque eres negro». Смысл меняется кардинально. «Porque» значит не «почему», а «потому что» – «потому что ты черный». Я никогда не говорил и даже не думал говорить «потому что ты черный». Я никогда не говорил и не скажу, что не буду общаться с Эвра или с кем-либо еще, потому что они черные.
Но до этого уже никому не было дела, когда меня обвинили в расизме. Особенно после первоначальных обвинений Эвра, что я назвал его не «negro», а «nigger». Позже он признался, что это неправда. Неправда – это мягко сказано. Испаноговорящему человеку никогда в голову не придет мысль использовать это слово, его даже нет в испанском языке. Позже он изменил свои показания, но клеймо за то, что я использовал столь оскорбительное слово, закрепилось на мне.
Эвра утверждает, что я использовал слово на Н – сначала он говорил, что «nigger», потом изменил на «negro» – пять раз. Но это слышал только он. Более того, он сам не был уверен, что слышал это. Я сказал его лишь раз, в контексте, который я объяснил выше, без какой-то расистской подоплеки. Но меня признали виновным, основываясь на его показаниях. Давид Де Хеа находился во вратарской рядом с нами, и в своих показаниях он заявил, что ничего не слышал.
Я рассказал Комолли о том, что произошло. Он рассказал Кенни Далглишу, после чего они оба обратились к арбитру, и именно эта версия рассматривалась на разбирательстве. Почему я сам не пошел в судейскую комнату? Потому что никто мне об этом не сказал, да и мой английский был недостаточно хорош. Я не говорю, что это вина Комолли. Совсем нет. Именно он в точности передал то, что я сказал, арбитрам о том, что есть нюансы и тонкости в языке, где есть фразы «Por qué» и «Porque» и о том, как в испанском языке используется слово «negro» и как оно может использоваться в английском.
Неважно, что «Por qué» превратилось в «Porque», но ведь там было 25 камер, направленных на место действия, и три специалиста по чтению по губам просматривали пленку, и нигде не было видно, что я говорю приписываемые мне высказывания. Никто не слышал ничего от меня, несмотря на то, что, по словам Эвра, я пять раз ему сказал это в течение 10 секунд. Позже в интервью французском каналу «Canal Plus» он заявил, что я сказал ему это 10 раз.
Эвра не очень хорошо говорит по-испански. Он начал разговор на испанском языке, но это был очень простой испанский – как, например, сказать на английском «Зачем ты меня бить?» Я с трудом понимал, о чем он говорит. Помню, он назвал меня «Sur Americano» – южноамериканец, но в остальном я практически ничего не понимал.
Если ты не говоришь на испанском, не надо обвинять меня в том, что я оскорбил тебя на этом языке, не говоря уже о том, что я якобы сделал это 10 раз. Не понимаю, почему он не подошел ко мне в подтрибунке. Если это действительно было так оскорбительно, разве он не схватил бы меня и не сказал: «Что ты мне там говорил?» Я бы ему ответил: «Если ты действительно думаешь, что я тебе сказал подобное, ты просто не так все понял».
Если бы мы с Эвра пообщались после игры, мы бы поняли, что я не оскорблял его на расовой почве.
Вы зададитесь вопросом – почему я сам не стал инициатором этого разговора? Ответ очевиден: я просто не понимал, что действительно сказал что-то ужасное, не говоря уже о расизме. Я понятия не имел, что сказал нечто такое, что выходит за рамки обычного спора на футбольном поле.
Невозможно представить, чтобы я сказал ему то, в чем меня обвинили, с учетом того, с кем я играл в «Ливерпуле», с учетом того, что в Голландии – стране с наибольшим числом игроков из Кюрасао и Суринама – я играл против темнокожих футболистов. У меня не было подобных случаев ранее. Я приехал в Англию, и Эвра со своими тремя словами на испанском языке обвинил меня в расизме. Я сказал испанское слово, значащее «черный» и не имеющее расистской подоплеки, вот и все. Я был разбит, когда это преподнесли как расизм. Не подразумевалось никаких оскорблений – «черный тот», «черный этот». В этом случае я бы заслуживал то, что получил, даже еще больше. Но за слово «черный» мне выписали 8 матчей дисквалификации и, что еще хуже, заклеймили расистом.
***
Спустя пару дней, начав понимать всю серьезность ситуации, я решил, что больше не скажу ни слова. Я мог многое рассказать. Возможно, я должен был все это рассказать. Но клуб сказал мне держать рот на замке, и я понимал, что лучше промолчать, чем заявить что-нибудь сгоряча.
Я не так много прожил в Англии. Мой английский был еще очень скуден. Тогда языковой барьер был для меня гораздо большей проблемой, чем сейчас. Мне скажут: «Твоя вина, что не учил английский». Когда я перебрался в Голландию, у меня был выбор – учить английский или голландский. Из уважения к местным болельщикам я начал учить голландский.
Возможно, мне стоило опереться на то, что я так плохо знаю английский, используя это в качестве оправдания или защиты, или вообще отрицать все. Возможно, кто-то должен был сказать мне: «Луис, мы пересмотрели видео со всех обзоров, и нигде не видно, как ты говоришь «negro», просто все отрицай». Но я был честен. Просто некоторые не хотят понимать, что я сказал «negro» на испанском в разговоре на испанском языке. Я не мог понять, как это относилось к расизму, у меня не было никаких намерений придавать этому расистский подтекст. Возможно, я бы избежал всех проблем, если бы отрицал, что говорил это слово. Но вместо этого я рассказал о том, что говорил, не понимая, к какой проблеме это приведет.
С одной стороны, я не переживаю, ведь моя совесть чиста. Но мне больно слышать от людей, мол, Луис Суарес – классный игрок, иногда сумасшедший… и расист. Или, что еще хуже, просто: Луис Суарес – расист. Это действительно ужасное чувство осознавать, что люди считают меня таким. Мне неприятно от таких слов и больно от подобных обвинений. Очень неприятно, что я ассоциируюсь с подобным, ведь я совсем не такой. Думаю, поэтому я так отреагировал в матче с «Фулхэмом», показав палец болельщикам, оскорблявшим меня и заработав тем самым еще одну дисквалификацию. Тогда я слышал одно это слово.
Я пытался уйти от сложившейся ситуации. Я и так, как правило, не смотрел английские телеканалы, но, переключившись на испанское ТВ, я натыкался на новости о том, что Луиса Суареса обвиняют в расизме. Моя жена заходила в Интернет и звала меня: «Смотри, тут пишут о тебе». Повзрослев, мои дети смогут сделать то же самое. Начните вбивать в поисковике «Луис Суарес» и там появится слово «расист». Это клеймо на всю жизнь. И я его не заслуживаю.
Потребовалось некоторое время, чтобы, наконец, осознать всю серьезность происходящего. После матча я обо всем рассказал Комолли, отправившись домой без каких-либо мыслей. «И что? Я сказал испанское слово «negro» в споре на испанском, а он раздул из мухи слона». Я объяснил свой поступок, рассказал о произошедшем и на следующий день думал, что когда приду на следующий день на тренировку, все уже забудется. Даже вернувшись домой и включив испанское ТВ, на котором рассказывалось об инциденте, я подумать не мог, что меня ждет.
Всю следующую неделю мне сложно было даже просто приезжать на тренировки. Мои партнеры были великолепны, так же как и тренеры. Глен Джонсон, знавший, как это слово может использоваться на испанском, на тренировках несколько дней называл меня «negro». «Давай отжиматься, «negro». Я и раньше в раздевалке и на тренировках говорил это слово в беседах с ним, но теперь мне было страшно использовать его в каком-либо контексте.
Если бы мне пришлось пережить это еще раз, я бы все равно начал спор, но поаккуратнее выбирал бы слова. Мне пришлось учиться на своих ошибках. Возможно, в самом начале мне следовало сказать ему: «Слушай, на каком языке мы разговариваем?» Конечно же, я бы не стал говорить «negro», если бы разговор шел на английском.
После инцидента ни один защитник, игравший против меня, белый или черный, не пытался использовать данный случай против меня. Никаких провокаций на этой почве. Темнокожие футболисты до сих пор подходят ко мне после игр поменяться футболками. Мне было приятно, но мне не хотелось, чтобы меня воспринимали как парня, который отчаянно пытается доказать всем, что он не расист. Иногда мне казалось, что я в любом случае в проигрышной ситуации. Если я меняюсь футболками с темнокожим футболистом, значит я расист, пытающийся скрыть свою расистскую сущность. Если я не поменялся футболками с темнокожим футболистом, значит я по-любому расист.
Похожая ситуация сложилась, когда Дани Алвес съел брошенный в него с трибуны банан, и футболисты со всего мира поддержали его кампанией #somostodosmacacos (#всемыобезьяны). Я хотел поддержать эту акцию с Филиппе Коутиньо, мы сделали совместное фото, но я понимал, что найдутся люди, которые не позволят мне выступить против расизма, думая, что моя антирасисткая позиция доказывает каким-то образом то, что я было расистом.
Иногда, когда темнокожий болельщик просит меня о совместном фото, я не могу отогнать от себя мысли, что люди, видимо, думают: «Посмотрите, он остановился ради этого болельщика, потому что он черный». Но это не так, я всегда останавливаюсь по возможности перед каждым. Что бы я ни сделал, все воспринимается ненормально. Это самое ужасное. Проблема появилась даже там, где ее не было.
Тогда я мог рассказать о множестве поступков, на которые не способны расисты, или рассказать о своих друзьях, которых расист никогда не завел бы, но я решил не делать этого.
На судебном заседании я хотел показать видео, опубликованное на моем сайте, на котором я играл с маленьким мальчиком из ЮАР, исполнив его мечту встретиться с футболистом, выступавшим на чемпионате мира. Но как разграничить желание человека оспорить и доказать, что он не такой, чтобы люди не начали думать, что ему действительно есть что скрывать?
Когда в клуб пришло официальное письмо из FA, думаю, мы не знали, как лучше всего разрешить эту проблему. Делом занялись юристы. На заседаниях они говорили мне: «Не переживай, ты хорошо отвечал на вопросы, и дело складывается в твою пользу». Говорили, что если и будет дисквалификация, то на 2-3 матча, будто количество матчей было важнее восстановления моей репутации. Сейчас, вспоминая ту историю с холодной головой, я понимаю, что мы работали неправильно. Мы не сделали упор на то, что слово было сказана на испанском и что оно не имеет отношение к тому, как слово «negro» произносится и используется в английском языке. За этот факт на разбирательстве так никто и не зацепился. Все просто повторяли: «Суарес сказал «negro». В газетах тоже печатали без перевода: «Суарес сказал «negro», никаких оговорок. На английский, как правило, не переводили только одно слово – черный.
Люди спрашивают, почему я, поняв всю серьезность ситуации, не выступил с заявлением. Все потому, что я был слишком зол подобными обвинениями и слишком горд, чтобы пытаться публично объясниться. Чувствовал себя человеком, которого загнали в угол. Клуб предложил написать открытое письмо, но я не хотел. Может, это было ошибкой, может и нет. Думаю, людям уже было неважно, что я скажу. Я был подавлен.
Дни слушаний были невыносимы. Каждое утро я вставал в 6.30, чтобы к 7.30 прибыть в отель, в котором они проводились. За мной приезжало такси, каждое утро я уезжал один и возвращался домой в 8-9 часов вечера, весь день проведя в одной из переговорных комнат отеля в ожидании, когда меня вызовут. И в конце концов мне всего раз за четыре дня предоставили возможность дать показания. Я выступал в костюме с двумя адвокатами в одной из четырех комнат, используемых для заседаний. Коллегия арбитров находилась в одном зале, юристы, представляющие Эвра, – в другом. Мы расположись в третьей, а зачем был нужен четвертый, я не понял. Так прошло пять дней.
Время от времени нам приносили сэндвичи. Я общался с женой по телефону и спрашивал: «Чем занимаешься?»
«Ничем, просто сижу».
Я не знал, что именно я должен сделать. В чем была моя задача, будучи запертым в зале?
Адвокаты объяснили мне, что нет никаких доказательств того, что я в чем-то провинился, но меня обвиняют в том, что я изменил свои показания. Что сейчас я утверждаю, что сказал одно, но до этого через Комолли я говорил судье, что сказал совсем другое. По этой причине моя версия событий казалась недостоверной. Присутствовавший переводчик переводила все так, как я говорил, но они больше слушали не мои показания, а Дамиена и Кенни, приводивших мои слова. Мне приводили показания других игроков и свидетелей, я должен был подтвердить их, но всему этому требовался перевод, и все знают, каким огромным получился итоговый отчет. Он до сих пор лежит где-то, но я его никогда не читал. Он есть у меня на испанском, 115 страниц. Если возьмусь читать сейчас, то снова начну переживать.
Меня дисквалифицировали на восемь матчей и, что на самое страшное, на всю жизнь окрестили расистом.
Можете считать меня болтуном, кусакой, ныряльщиком. Тому есть доказательства. Но обвинения в расизме – это очень больно. Это серьезное обвинение. Мне больного от того, насколько оно влияет на меня. Больно от того, как мучалась моя жена во время слушаний, наблюдая, как меня обвиняют в том, чего во мне нет. И мне больно от того, что в будущем, когда мои дети вырастут, это клеймо останется. Никто никогда уже не сможет убрать его.
После того, как было объявлено о дисквалификации, я написал открытое письмо болельщикам, но я никогда не просил прощения у Эвра, потому что знал, что не сделал ему ничего такого. Я от этого дела пострадал больше чем кто-либо другой. Я не расист и ни разу не сказал ему что-то дискриминационное. Я не извинился, потому что мне не за что извиняться. Я считал, что со мной поступили несправедливо. Я хотел подать апелляцию, но в клубе посчитали, что нужно двигаться дальше.
Если и был шанс на примирение, то крест на нем поставил случай, произошедший перед следующим моим матчем с «МЮ» в феврале 2012 года.
Я был твердо намерен пожать ему руку перед игрой. Я пообщался с женой накануне и сказал ей, что планирую это сделать.
Кенни подозвал меня перед игрой.
– Луис, ты пожмешь ему руку?
– Да, да. Никаких проблем.
Эвра протягивал руку футболистам «Ливерпуля», но как только я подошел к нему, он ее опустил. Перед этим он поздоровался с Джорданом Хендерсоном, но, как только я с ним сравнялся, он убрал ее. Видео может найти и посмотреть каждый. Моя рука была протянута, но как только он опустил свою, я подумал: «Ладно, он не хочет здороваться» и пошел дальше.
Я был твердо намерен пожать ему руку.
Пепе Рейна шел за мной и потом рассказал: «Я видел, что он сделал – он опустил руку, чтобы ты не смог ее пожать».
Едва я продвинулся вперед, он начал свое шоу с хватанием меня за руку, протестуя, что я с ним не поздоровался. Он взглянул в сторону сэра Алекса Фергюсона, чтобы убедиться – папа за всем наблюдает. Это была ловушка, и я в нее угодил.
Глен сказал мне: «Всю ночь перед игрой он думал, как поступить с этим рукопожатием. Он все спланировал».
В связи с тем, какое клеймо оказалось на мне, я, возможно, изначально был не прав, решив пожать ему руку.
Жена, смотревшая матч с трибуны, еще до того, как я смог с ней поговорить, написала мне: «Он не подал тебе руку, он опустил ее, когда ты проходил».
Затем он схватил меня за руку, когда я прошел мимо, – это выглядело так, словно он хотел пожать ее, а я нет. Заголовки кричали: «Нераскаявшийся Суарес отказался жать руку.
Слово «нераскаявшийся» часто упоминают, когда речь заходит о том, что случилось у меня с Эвра. На мой взгляд, в данной ситуации оно совсем неуместно. Нельзя верить в свою невиновность и в то же время в чем-то раскаиваться.
Подвел ли я Кенни? Нет, ведь я сказал ему, что протяну руку. И я сделал это. Кенни слишком сильно переживал по поводу игры, чтобы еще думать о том, пожал ли я руку или нет. Все это время он защищал меня. Он рассказал мне: «Каждый раз, приходя на пресс-конференцию, мне приходится отбиваться от вопросов о Луисе. Луис это, Луис то». Дошло до того, что он вынужден был заявить: «Мы здесь для того, чтобы говорить о футболе или о Луисе?» Ему было непросто. Но он знает, как сильно я ему благодарен за все, что он для меня сделал.
Партнеры тоже были великолепны, и Кенни поддержал идею надеть футболки в мою поддержку. Глен Джонсон во всех вопросах поддерживал меня. Он поступил так, несмотря на то, что я был в клубе совсем недолго, и пусть это никак не повлияло на вердикт, для меня это было очень важно. Великолепен был и Стивен Джеррард. Он подошел ко мне перед первой моей игры против «МЮ» после дисквалификации, когда меня все оскорбляли, и сказал: «Сегодня ты докажешь, что являешься одним из лучших игроков мира».
Люди спрашивают меня, могу ли хоть немного принять сторону Эвра – если он посчитал, что я оскорбил его, разве его реакция не логична? Но почему он тогда со всеми этими обвинениями не подошел ко мне? Почему не предъявил мне претензии на поле или после игры? Он мог подойти ко мне после игры с испаноязычным партнером и высказать все что думает. Мы могли встретиться и потом. Почему он так ни разу не встретился со мной? Спустя пару дней после инцидента глава PFA предложил организовать встречу между мной и Эвра, и я сказал Комолли, что если я должен объясниться, то приду, никаких проблем. Не знаю, почему встреча так и не состоялась. Точно не потому, что я отказался. Возможно, причина была в том, что было начато расследование, и вряд ли было возможность собрать нас вместе с PFA в то время, как Эвра на слушаниях FA обвинял меня в расизме.
По итогам дела на моем имени навсегда осталось пятно. Эвра вышел из этого инцидента жертвой, а меня окрестили расистом, разрушив мою репутацию.
Я всегда буду благодарен «Ливерпулю» за то, как он меня защищал. Люди тогда говорили, что «Ливерпуль» защищал меня, потому что я хороший игрок и что они не могут себе позволить поступить по-другому. Это не так. «Ливерпуль» защищал меня, потому что в клубе меня знали. Они знали, каким человеком я был в раздевалке. Знали, каким я был вместе со своей семьей. Каким я был за пределами поля.
Там меня знают. Знают, что я не расист.
P.S. Предыдущая (четвертая) глава о переходе в Суареса в «Ливерпуль» опубликована не полностью (только первая часть). Пришлось чуть перепрыгнуть из-за такой встречи в финале ЛЧ. Вернемся к четвертой главе в самое ближайшее время.
Фото: REUTERS/Phil Noble
