«Бороться со мной – последнее, что можно сделать». Хижинкова – о 42 сутках за решеткой, грязных пакостях «ябатек» и разговоре с ведущим госТВ
...
Ольга Хижинкова, обладательница титула «Мисс Беларусь-2008» и экс-пресс-секретарь брестского «Динамо» всегда казалась хрупкой девушкой. Однако 2020-й показал ее неимоверную внутреннюю силу. 8 ноября Хижинкова вышла на очередную акцию протеста и была задержана, а суды припомнили девушке и прошлые участия в мирных митингах – три приговора суммарно обрекли Ольгу на 42 суток за решеткой (все думали, что меньше, но жестоко ошиблись).
Несвобода сама по себе была не единственным, чем Хижинкову пытались сломить – девушку лишили права на душ, в камеру как будто случайно попадали асоциальные личности, день рождения пришелся на заточение. Однако Ольга выдержала, вышла – и осталась все той же светлой защитницей бездомных животных, любящей людей. Отойдя от пережитого, она пришла к Никите Мелкозерову на канал «жизнь-малина» (уже во второй раз), чтобы рассказать в деталях о своем задержании, жизни в неволе и возвращении домой, откуда не планирует уезжать.
О задержании с газом в автозаке
– 8 ноября тебя задерживали со второго раза. Как это произошло?
– Дело в том, что, как только я пришла [к району стелы], там уже все было оцеплено. Там уже никого не было, мужчин уже вообще не было, там оставались только женщины. Мне нужно было пройти как-то в сторону Зыбицкой, но там было все оцеплено: мы даже пройти никак не могли. Мы с женщинами, которых оставалось человек 15–20, прошли возле «Планеты», спустились вниз и от пересечения Машерова и Победителей шли в сторону Мельникайте. На перекрестке Мельникайте – проспект Победителей, внизу, ко мне подошел ОМОНовец и сказал: «Девушка, вам, наверное, придется со мной пройти». Говорю: «Расскажите мне, в чем проблема» – «Вы отказываетесь, тогда мне придется применить силу». Он меня взял под руку так резко, не ударил, но повел к бусу, где стоял второй его коллега. Тот посмотрел на меня и сказал: «Отпусти ее». И он отпустил. Просто пошла дальше, как будто ничего не случилось.
Мы дошли до Победителей, 1, я поднимаю глаза – идет Олег Горунович, главный редактор «Трибуны». Я ему махаю, а он мне говорит: «Оля, иди домой, там стоит ГУБОПиК на перекрестке». Я говорю, что все нормально, все под контролем. Через 10 минут Оля уже ехала в автозаке.
Я шла уже в сторону Зыбицкой мимо обзорной площадки. По сути, там силовиков было больше, чем людей в гражданской одежде. Я слышала, как один из них спрашивает: «Кого берем? Только мужчин?». Ему ответили – «Всех». И он просто поворачивается и тупо меня и еще одну девочку забирает. Я иду и у него спрашиваю: «Вам самому не обидно? Вот вы такой сильный, высокий, красивый. Вы тренировались всю сознательную жизнь, чтобы задерживать таких вот преступников, как я? Вы их так себе представляли?». Он говорит: «Девушка, я не буду с вами вообще разговаривать». – «Хорошо, я же вас не обвиняю ни в чем. Мне просто интересно знать, а вас поддерживают ваши мамы, родные, девушка, жена». – «Да, поддерживают». – «Видите, какое у вас единение в семье. Это редкий вообще случай. Конечно, мне хотелось пожелать, чтобы вы не разочаровались в своей профессии, но я думаю, что все-таки это когда-нибудь произойдет». И на этом мы разошлись.
– Автозак жесткий?
– Да. Нас на этом автозаке довезли до Дворца спорта, там пересадили в другой. Мы ехали впятером в трехместном, я так понимаю, «стакане». Пока наполнялся этот автозак, один силовик привел парня и попросил второго силовика: «Дай ему по почкам». Этот отказался, тогда тот сам с размаху, с ноги с большим удовольствием несколько раз ударил парня. Потом два раза распыляли газ, никто не понял, для чего это было сделано – там все сидели смирно. Девушка одна кричала, что она беременная. Спрашивала, зачем распыляют. Ей ответили: «Так дома сиди и никуда не ходи». Потом приехали к РУВД, мы все вышли, а в автозаке оставался один молодой человек. Там его прямо били: несколько раз был звук падающего мягкого тела. Я не знаю, откуда столько злости у людей, но это было и я была свидетелем этого всего.
В будущем каким-то людям в силовых структурах придется восстанавливать каким-то неимоверным трудом доверие людей к профессии. Я не знаю, как они это будут делать, честно говоря. Потому что сейчас мы испытываем беспокойство, находясь рядом с такими людьми, которых раньше считали своими защитниками. Да, беспокойство, угрозу своей безопасности.
О бессоннице после возвращения и дерьмовых (в прямом смысле) выходках «ябатек»
– Расскажи, как ты спала первые 2 -3 суток после Жодино.
– Первые сутки совершенно не спала. Боялась. Пыталась потом разобраться почему. Наверное, боялась проснуться снова там. Вторые сутки – где-то 2 часа поспала, а на третьи – уже со снотворным спала хорошо. Сейчас – без, но с переменным успехом. Могу 3 часа поспать, могу и 8 часов. Пока еще какого-то равновесия и не достигла.
– Есть какие-то плохие триггеры, на которые ты реагируешь до сих пор? Характерные «бусы»?
– Да, первое, что пришло в голову. Что-то шторками закрытое, всегда на это все реагируешь. Наверное, только это. Когда выхожу за дверь, то перед выходом всегда в глазок смотрю. Реагирую на шорохи за дверями, на которые я раньше не обращала внимания.
У меня в доме обнаружилсь – гораздо больше, чем один – «ябатьки», которые после моего освобождения начали замазывать мой почтовый ящик остатками жизнедеятельности собак. Я не знаю, что это вообще такое. Это смешно. Есть эти пакости. Ради Бога, если кому-то от этого станет легче.
О жизни за решеткой с асоциальными женщинами, после которой протестный настрой только крепнет – потому что так не должно быть
– Считаешь ли ты свои 42 дня в тюрьме какой-то персональной местью от власть имущих – мол, государственный конкурс, который сделал тебя…
– Я уверена в этом. Я просто уверена в этом. Я не знаю, кому это нужно, конкретных людей. Я руководствуюсь только общей информацией. Мое личное чувство – конечно, я уверена в этом: «Мы тебе дали все, путевку в жизнь, а ты тут такая неблагодарная и выпендриваешься». Мне кажется, что борьба власть имущих с такими людьми, как я, которые не являются какими-то политически видными деятелями, которые не являются лидерами мнений – это как признать свою слабость. Бороться со мной – это последнее, что можно сделать. Это расписаться в своей слабости, мне так кажется. Это очень смешно.
– В камере было страшно?
– Сначала было. Когда привели первую женщину полностью с разбитым лицом. Я посмотрела на надзирателя и ехидно сказала: «Спасибо». Я не знала, что это только начало. Искренне скажу, что такое соседство меня не радовало. Тем более она была практически неживая, с трудом стояла на ногах. А потом, когда открылись двери и нам затолкали, как мешок с мусором, женщину, которая не могла стоять на ногах. Там такой панцирь на голове из волос. На ней просто огромное количество какой-то одежды. Ее просто затолкали и говорят: «Вот вам подарок». Я поняла, что это уже не случайность. Точно уже работа проведена. В тот вечер еще одну женщину привели, но она, по крайней мере, была не буйная. Потому что эти две женщины минут через 10 затеяли между собой драку. Потому что одна из них потеряла шапку, а вторая – ее нашла. Она была в бессознательном состоянии, но увидела эту шапку и сразу же на голову ее себе надела. И началась у них драка за эту шапку. Одна из девушек отдала им свою шапку, чтобы их как-то успокоить.
Потом девочек забрали от меня всех. Когда я осталась одна с женщинами, то я их распределила по местам: они спали на первом этаже, потому что понятно, что ни одна, ни вторая не могли залезть на второй. Какой-то диалог начался: женщина в возрасте рассказывала о том, что ее дочка выгнала из дома, и она живет между Комаровкой и вокзалом. На самом деле, это вообще не смешно. В жизни этих женщин произошла определенная травма, они оказались слабыми в каких-то жизненных обстоятельствах, которые их победили.
– Ты там в первый раз в жизни увидела приступ эпилепсии, да?
– Да. Я так понимаю, женщина отходила от многодневного запоя. Однажды она просто вскрикнула и камнем упала, разбила себе голову, у нее пошла судорога. Я нажала на тревожную кнопку, начала звать на помощь, у меня у самой началась жуткая истерика. Подошел надзиратель и начала спокойным и размеренным голосом мне рассказывать, что я должна делать. Я все выполнила. Меня поразило это спокойствие. Вся подушка, которую я ей под голову положила, была в крови. У нее изо рта пена и кровь – просто жуткое зрелище. Все-таки она очнулась, через 15 минут пришел врач, вколол ей укол. Голову никто не обработал. Я, конечно, поразилась, что так все может быть.
На второй день у этой же женщины начался припадок белой горячки, который продолжался трое суток. Тоже никто не помогал ей выходить из этого состояния. Слава Богу, она была не буйная. Вот мы на протяжении этих суток, по ее мнению, ехали в поезде. Она смотрела в глазок, в которые надзиратель должен заглядывать. Она видела там каких-то людей, она видела сущности, каких-то мышек, змей. Мы просто не спали по ночам, все ехали в этом поезде. Действительно, камера же похожа – эти двухъярусные кровати. Она постоянно нажимала на кнопку, постоянно приходили надзиратели и ругали ее. Однажды, когда она нажала на кнопку, ее вывели, объяснили, что заведут ее сейчас в карцер, и по почкам надавали. Вот такие способы есть.
Еще одна женщина, которая во множестве одежд и с непонятно чем на голове, – она как раз и заразила нас всех вшами. У нее руки, лицо в такой коросте, она просто все время чесалась – лежит и постоянно сбрасывает с себя этих насекомых. Это печально, что человек может довести себя до такого состояния. Ее подбросили к нам как оружие биологическое. К этому надо было приспособиться, потому что, понятное дело, ни нас, ни ее не водили в душ, хотя мы этого просили. Но, несмотря на ее образ жизни, она там скажет «спасибо», когда ты что-то ей сделаешь, у нее было искреннее желание за собой убрать. Но когда она приходила и садилась за стол, допустим, кушать, то с нее просто эти все насекомые падали на скамейку, везде. Я потом все равно все протирала. Я сейчас и руки мою по 10 раз в день – привычка.
Однажды слышу – что-то хрустит. А у нас на тумбочке был пакет: домино и шахматы, сделанные из хлеба, и чьи-то леденцы. Поворачиваюсь, а она ест эти шахматы из хлеба – не разобралась, увидела что-то похожее на конфеты. Я говорю: «Что вы делаете? Это же несъедобное». Она – тьфу в этот пакет: «А я думаю, чего так невкусно». И смех, и грех, но это все равно хоть как-то разряжало обстановку.
Меня в мой день рождения переселили из моей камеры с женщинами асоциальными в двухместную камеру – вчетвером. Там был очень сильный сквозняк, в окне щель сквозная, через которую можно звезды считать, очень тонкая струя из крана текла, не было смыва в унитазе. Не понимаю, чем занимаются люди, которые придумывают все эти стратегии. Мне кажется, что если их цель – убедить других людей в своей точке зрения, то они должны показывать какой-то более созидательный пример. Когда ты видишь, что в реальности все еще хуже, чем ты мог себе представить, то это только укрепляет тебя в мысли, что так не должно быть. Ты не можешь с этим согласиться, и это тебя еще больше настраивает против того, что существует вокруг.
– Комитет по пыткам получил отказ в проверке условий твоего содержания. Как ты отреагировала на эту новость?
– Ничего нового. Было бы странно, если бы они признали, что это была пытка. Меня же там не резали, не кололи, не били. У них же такая логика, наверное.
– Во время отсидки выдвигали ли тебе условия, при которых срок мог бы быть меньше?
– Нет.
– Предлагали ли тебе видеообращение вроде тех, которые записывали телеведущие Денис Дудинский и Дмитрий Кохно?
– Нет, не предлагали.
– То есть у тебя за 42 дня вообще не было никаких «общений»?
– Нет. Ничего они не предлагали. Не знаю, может, если бы я как-то реагировала эмоционально на то, что происходило, истерила бы, говорила бы, чтобы организовали какие-то приемлемые условия для жизни, то, может быть, это могло повлиять. Но нет. У меня не было таких предложений.
О помощи из белспорта и реакции Милевского
– Руководитель «Conte» Валентин Байко, приближенный к власти владелец брестского «Динамо» Александр Зайцев, приближенная к власти твоя коллега депутат Мария Василевич. Тебе не обидно, что эти люди не предпринимали попыток скостить твой срок и как-то тебе помочь?
Хижинкову окружали люди, приближенные к Лукашенко – за 42 суток на Окрестина помочь ей не смог никто
– Я вот не знаю, предпринимали или нет. Даже если бы предпринимали, то они вряд ли бы мне об этом сказали. По крайней мере, на первом суде была зачитана характеристика моя, которую давал футбольный клуб «Динамо-Брест», а я знаю массу примеров, когда отказывались давать характеристики. На последнем суде Маша [Василевич пыталась помочь].
– Ты в курсе скандала, отчасти касавшегося тебя, с Артемом Милевским?
– Артем просто эмоциональный человек. Это мы считаем проблемой Артема, а Артем, может быть, так не считает. Он несдержан иногда бывает в своих ответах подписчикам. Он как бы немножко заложник своих эмоций. Потом ему приходится предпринимать какие-то шаги. Как, например, фотография в поддержку меня и «Оля, мы с тобой». После моего освобождения мы не общались.
– Новость о Хижинковой некоторое количество раз удалялась с сайта «Прессбола».
– Не важно, моя фамилия или чья-то другая. Но то, что люди осознанно… Я написала Сергею [Южику, восстанавливавшему новость,] благодарность за его смелость. Я, конечно, очень ему благодарна. Люди же делают это искренне, они знают, чем это чревато. Расставаться с газетой, в которой ты проработал лет 20... Он же понимал, что к этому все придет. Я это все называю одним словом: подвиг. Это очень просто. Каждый, кто делает этот шаг – это подвиг.
– Почему ты так активно отнекиваешься от героизации всего того, что с тобой случилось?
– Потому что каждый человек, который заявил о своей позиции, – он герой. Я не сделала ничего такого. Я прошла через все то, через что прошел каждый человек, который попал на Окрестина или в Жодино. Я считаю, что в этой борьбе все равны и заслуга каждого в отдельности и всех вместе.
О родителях и том, как донести реальность старшему поколению
– Как-то сознание родителей, смотрящих госТВ, из-за случившегося переменилось?
– Они в принципе неплохо ориентировались. Я их посвящала во все происходящее, показывала им какие-то реальные видео в YouTube. Когда все это только начиналось в августе – у нас были ссоры. Это все заканчивалось тем, что мы хлопали дверями и выходили на улицу подышать воздухом.
Главное противоречие с мамой и папой состояло в том, что они не понимали этой формы протеста. На госТВ же показывают протестующих как дурачков, которые просто слоняются по улицам, друг другу камни бросают в неадекватном состоянии. Папа говорит: «Что вы ходите». Я отвечаю: «Папа, я беру ручку, конспект и записываю план протеста, на твой взгляд, подходящий для наших реалий, если он у тебя есть. Просто мы не знаем, как по-другому. Мы тоже как бы не очень хотим». Я его приглашала в Минск приехать посмотреть, не участвовать. Был аргумент папы: «Ты идешь в огромной толпе и никого не провоцируешь, а может быть, в другом конце этой толпы есть люди, которые как раз провоцируют силовиков». Только после того, как это все приключилось со мной, изменилась его точка зрения и отношение.
– Стоит ли объяснять престарелым родителям, тратя большое количество сил, ситуацию в стране или их уже не исправить?
– Я считаю, что нужно объяснять и показывать. История нас должна чему-то учить. Мы гордимся победой в Великой Отечественной войне, мы вспоминаем годы сталинских репрессий и эти «Черные воронки». Неужели мы не видим сейчас аналогий? Какие аргументы могут находить люди, чтобы их это не пугало? Я не понимаю. Особенно люди в возрасте, у которых есть определенный жизненный багаж. Конечно, им нужно объяснять и доносить до них, показывать. Наверное, какой-то визуальный ряд имеет большую эффективность. Нужно показывать другую картинку, альтернативную.
О давлении на независимые медиа и разговоре с сотрудником госТВ
Я узнала о том, что заведено на Екатерину Борисевич уголовное дело, находясь на Окрестина. Меня это возмутило до глубины души. Множество журналистов находятся в заключении, на них заведены уголовные дела. Я находилась в камере с Александрой Квиткевич, журналистом Tut.by, которая просто работала на митинге. А то, что происходит сейчас с «Прессболом». То, что заблокирована «Трибуна», ряд других ресурсов, которые посмели высказать свою объективную точку зрения.
Отношение к журналистам показательно. Это не им не дают работать, а нам, людям, не дают возможность узнать правду и нарисовать картину происходящего. Такое отношение к журналистам – это отношение ко всем нам.
Я встретила ведущих госТВ на одном из митингов. Были вдвоем [Григорий] Азаренок и [Евгений] Пустовой. Я подошла и спросила, как вы вообще, ребята, себя чувствуете. Пустовой со мной разговаривал, Азаренок – не сказал ни слова. Пустовой говорит: «Нормально. Нам даже денег за это не платят» – «В смысле не платят, вы что, зарплату не получаете?» – «Никаких дополнительных. А вам кажется, что нам платят огромные деньги и мы их гребем лопатой». – «Нет, вопрос только в совести. И верите ли вы в то, что показываете». – «Да, конечно, мы показываем только то, что видим своими глазами». И я ушла. Я не знаю, где они аргументы черпают и как они вообще договариваются со своей совестью.
Блиц
– Главная песня Беларуси?
– «Пагоня», конечно же. И я бы еще «Муры» назвала.
– Главная книга Беларуси?
– Если классика, то это Якуб Колас, «Новая Зямля». Если брать современную литературу, то это Светлана Алексиевич, «У войны не женское лицо» и «Время секонд-хэнд».
– Человек года в Беларуси-2020?
– Это Роман Бондаренко. И вообще каждый белорус, который не побоялся.
– Главный спортсмен в истории Беларуси?
– Я бы назвала Свободное объединение спортсменов, которое сегодня заявляет о своей позиции, делает это открыто и заставляет собой восхищаться.
– Главный политик в истории Беларуси?
– Единственный политик – Лукашенко.
– Почему не соглашаешься на переезд из страны, который тебе предлагали?
– Потому что я хочу находиться здесь. Не хочу уезжать, потому что чувствую внутренний дискомфорт. Я чувствую, что я должна и хочу находиться в Беларуси.
– Уедешь, если все останется как есть?
– Нет, я не уеду. Я искренне верю, что в нынешнем виде эта система существовать не может. Это путь к саморазрушению.
– Три вещи, которые ты хочешь видеть в идеальной Беларуси?
– Я хотела бы видеть демократию в классическом понимании слова, когда граждане страны имеют какой-то вес и имеют право и возможность участвовать в тех аспектах жизни, которые непосредственно касаются их. Я бы хотела видеть безбарьерную среду не в номинальном, а практическом применении. Конечно же, я бы хотела, чтобы были учтены нормы в правах животных.
– Жизнь – малина?
– Да, несмотря ни на что и вопреки всему.
